«Вагнер» - кровавый ринг - Лев Владимирович Трапезников
Кстати, этот герой, военный медик Федор, во всей этой боевой суете и в смертельных опасностях не забывал и о своей жене, подруге. Он даже автомат свой назвал ее именем — Лена. Лена — это как надежда, надежда на победу и на возвращение домой. Вот что такое Лена. Это оружие было всегда с ним рядом, и образ любимой женщины грел его душу всю эту войну. Вот так. Таким людям звезды Героев России надо давать.
Вернулся я к своим. Немного побыв в своей комнате и натерев себе лопатку и плечо мазью, затем испив чашечку кофе, пошел менять на пост Токаря. Выйдя за ворота на дорогу, повернул направо, вдали, от меня метрах в ста пятидесяти, горела машина. Птичек в небе не наблюдалось, но я все равно, разумеется, завернул к обочине и встал рядом с кустарником у забора. Около меня остановилась машина, обычный легковой советский «Москвич» темно-синего цвета. Из машины вышел боец в модном бронежилете, который был намного меньше по размеру в сравнении с «Модулем-Монолитом», и подошел ко мне. Глядя на пылающую легковушку, боец поглядел на меня и весело спросил:
— Это что у вас там? Не знаешь?
— Вот вышел, а она там горит, — отвечаю, — думаю, тебе туда ездить пока не стоит, кто его знает, может, еще какой прилет будет.
— Лучше развернуться, — кивает боец головой мне и быстро направляется к своей машине.
Боец развернул свой «Москвич» и умчался, а я, постояв еще немного, продолжил движение по краю обочины. Надо было сменить Токаря на посту, а птичек в небе все же не наблюдалось. Дошел до первого поворота, по дороге посматривая на небо и рассматривая пылающую машину, гадая о том, были ли там люди в автомобиле… «Скоро узнаем, есть ли двухсотые», — размышлял я так и завернул с этими мыслями направо, чтобы дойти до замаскированного в проулке, среди заброшенного сада нашего С-60. Токарь, рассмотрев меня в лобовое стекло кабины «Урала», начал выбираться из кабины. Потом долго протискивался между зарослями и самой машиной и наконец вышел ко мне. — Погода теплая, доклад Якуту сделал, — сообщил мне Токарь.
— Там смотри осторожней, птица гранату на машину сбросила, она сейчас горит, как выйдешь направо, — сказал я Токарю, после чего прошел в узкий проход между плотным месивом кустарников и машиной и запрыгнул в приоткрытую дверь кабины. В этом месте очень верно мы поставили «Урал», накрыв его и масксетью, и большими ветками от деревьев, и молодыми деревцами, сломанными специально для этого дела и имевшими раскидистые ветви. С тыла и по бокам маскировали «Урал» наш естественные кустарники, сплетенные между собой ветвями и когда-то бывшие культурными растениями. Здесь был когда-то сад, принадлежащий рачительному хозяину, а теперь дикая природа со старыми развалинами в виде серых стен дома, что стоял от «Урала» по правую сторону метров за восемь от него. Однако поверх кустарников, сидя в кабине машины, можно было видеть долгое поле, уходившее далеко за горизонт и потому казавшееся бескрайним, бесконечным до невозможности, и там, из-за горизонта, утром мы все видели, как поднимается русское солнце, чтобы начать день. Там за горизонтом была Большая Россия. Когда же я на все эти развалины здесь смотрел и видел этот заброшенный сад, превратившийся теперь в кусочек дикого леса, мне думалось: «Какой же хрупкой является человеческая жизнь, насколько же хрупкой является сам человеческий быт, который так легко можно потревожить и смести как пыль со стола истории».
Вот представьте себе, что некогда здесь был сад с ухоженными деревцами и кустиками, низенькими красивыми заборчиками и тропинками, по которым прогуливался хозяин дома и глава большого семейства, а супруга его, какая-нибудь Марья Ивановна, здесь же возделывала эти кустики, радовалась их расцвету и соседкам рассказывала о том, как эти кустики у нее растут, какие плоды дают и какой